Бунин, рассказ "Лёгкое дыхание". Мой сценарий для театральной постановки.

Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, -- ей-богу, так и написано: кипящие смолой!
--черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки,-- понимаешь, длиннее обыкновенного!-- маленькая ножка, в меру большая
грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи,-- я многое почти наизусть выучила, так все это верно!
-- но главное, знаешь ли что? -- Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть,-- ты послушай, как я вздыхаю,-- ведь правда, есть?

Справа на кресле-качалке сидит дама и вяжет .
-- Здравствуйте, mademoiselle Мещерская,-- сказала она по-французски, не поднимая глаз от вязанья. -- Я, к сожалению, уже не первый раз принуждена призывать вас сюда,
чтобы говорить с вами относительно вашего поведения.
-- Я слушаю, madame,-- ответила Мещерская, подходя к столу, глядя на нее ясно и живо, но без всякого выражения на лице, и присела так легко и грациозно, как только она одна умела.
-- Слушать вы меня будете плохо, я, к сожалению, убедилась в этом,-- сказала начальница и, потянув нитку и завертев на лакированном полу клубок, на который с любопытством
посмотрела Мещерская, подняла глаза.-- Я не буду повторяться, не буду говорить пространно,-- сказала она. Мещерской очень нравился этот необыкновенно чистый и большой кабинет,
так хорошо дышавший в морозные дни теплом блестящей голландки и свежестью ландышей на письменном столе. Она посмотрела на молодого царя, во весь рост написанного среди
какой-то блистательной залы на ровный пробор в молочных, аккуратно гофрированных волосах начальницы и выжидательно молчала. -- Вы уже не девочка,-- многозначительно сказала
начальница, втайне начиная раздражаться.
-- Да, madame,-- просто, почти весело ответила Мещерская.
-- Но и не женщина,-- еще многозначительнее сказала начальница, и ее матовое лицо слегка заалело.-- Прежде всего,-- что это за прическа? Это женская прическа!
-- Я не виновата, madame, что у меня хорошие волосы,-- ответила Мещерская и чуть тронула обеими руками свою красиво убранную голову.
-- Ах, вот как, вы не виноваты! -- сказала начальница.-- Вы не виноваты в прическе, не виноваты в этих дорогих гребнях, не виноваты, что разоряете своих родителей на туфельки
в двадцать рублей! Но, повторяю вам, вы совершенно упускаете из виду, что вы пока только гимназистка... И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг вежливо перебила
ее:
-- Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом -- знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом
в деревне...

Оля и дама уходят, на авансцену в центр выходит мужчина, с пистолетом в руке , говорит, пытаясь стрелять, всё осечки.
--А через месяц после этого разговора казачий офицер, некрасивый и плебейского вида, не имевший ровно ничего общего с тем кругом, к которому принадлежала Оля Мещерская,
застрелил ее на платформе вокзала, среди большой толпы народа, только что прибывшей с поездом. Офицер заявил судебному следователю, что Мещерская завлекла его,
была с ним близка, поклялась быть его женой, а на вокзале, в день убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что она и не думала никогда любить его, что все эти
разговоры о браке -- одно ее издевательство над ним, и дала ему прочесть ту страничку дневника, где говорилось о Малютине. -- Я пробежал эти строки и тут же, на платформе,
где она гуляла, поджидая, пока я кончу читать, выстрелил в нее. Дневник этот, вот он, взгляните, что было написано в нем десятого июля прошлого года. Офицер раздражённо кидает
дневник на пол он раскрывается, офицер уходит. Оля стоит по центру в кабинке.
"Сейчас второй час ночи. Я крепко заснула, но тотчас же проснулась... Нынче я стала женщиной! Папа, мама и Толя, все уехали в город, я осталась одна. Я была так счастлива, что одна! Я утром гуляла в саду, в поле, была в лесу, мне казалось, что я одна во всем мире, и я думала, так хорошо, как никогда в жизни. Я и обедала одна, потом целый час играла, под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без конца и буду так счастлива, как никто. Потом заснула у папы в кабинете, а в четыре часа меня разбудила Катя, сказала, что приехал Алексей Михайлович. Я ему очень обрадовалась, мне было так приятно принять его и занимать. Он приехал на паре своих вяток, очень красивых, и они все время стояли у крыльца, он остался, потому что был дождь, и ему хотелось, чтобы к вечеру просохло. Он жалел, что не застал папу, был очень оживлен и держал себя со мной кавалером, много шутил, что он давно влюблен в меня. Когда мы гуляли перед чаем по саду, была опять прелестная погода, солнце блестело через весь мокрый сад, хотя стало совсем холодно, и он вел меня под руку и говорил, что он Фауст с Маргаритой. Ему пятьдесят шесть лет, но он еще очень красив и всегда хорошо одет -- мне не понравилось только, что он приехал в крылатке,-- пахнет английским одеколоном, и глаза совсем молодые, черные, а борода изящно разделена на две длинные части и совершенно серебряная. За чаем мы сидели на стеклянной веранде, я почувствовала себя как будто нездоровой и прилегла на тахту, а он курил, потом пересел ко мне, стал опять говорить какие-то любезности, потом рассматривать и целовать мою руку. Я закрыла лицо шелковым платком, и он несколько раз поцеловал меня в губы через платок... Я не понимаю, как это могло случиться, я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая! Теперь мне один выход... Я чувствую к нему такое отвращение, что не могу пережить этого!.."